Читать книгу "Голова-жестянка  - Серафима Орлова"

«Тебе чем-нибудь помочь? Про тебя Карин вспоминал недавно. У него новый набор стартовал. Ты как раз могла бы встроиться в программу».

Ах, Карин про меня вспоминал? А чего тогда сам не напишет? А действует руками своего ученика? Педагог, называется.

«Ничего мне не надо», – отвечаю я Тилю и бросаю телефон на стол.

– Почему вы так запаниковали? – спрашиваю я папу Приходьки, который всё меряет и меряет шагами мою комнату. – Что Приходька сделал? Лежит, из дома не выходит, ничего не ест? Это пройдёт. Он всегда так реагирует на жизненные тяготы. Я бы вот с удовольствием вышла из дома, но мне пока нельзя.

В комнату заглядывает моя мама с лучезарной улыбкой на лице.

– Вы уже поговорили?

А, ну конечно, она знала, что родители Приходьки придут. И не предупредила меня. Просто позволила им прийти и докапываться. Какая-то потрясающая беспомощность в решении проблем. Я так и думала, что это у меня наследственное. Просто позволять чему-либо случиться в надежде на то, что это быстро закончится.

– Всё в порядке? – спрашивает мама, немного пригасив улыбку.

Мама, как может быть всё в порядке, если ты впустила в дом врагов? Ты реально не понимаешь, что происходит? Может, ты им ещё выдашь ремень, чтобы меня показательно выпороть? Мама, почему твой родной человек для тебя неправ, а чужой прав? Что это за логика, когда мы всегда опираемся на чужое мнение? Вот родители Приходьки опираются только на собственное. Они убеждены, что с их сыном всё в норме. Иначе бы не приходили ко мне, а пытались что-то в нём изменить, чтобы его хотя бы ненавидело меньшее количество народу.

Мозг, обдумывая ситуацию, наконец выдал какое-никакое решение. Я быстро иду к двери, аккуратно отодвигаю маму и выхожу в коридор. Пусть договаривают этот воспитательный диалог между собой. Мама наверняка пообещает родителям Приходьки, что всё мне передаст.

Я отправляюсь к папе, чтобы нарушить его изоляцию. Он уже вернулся с работы, в это время его не полагается беспокоить, потому что митинг. Митинг – это так только говорится, никакой беготни с плакатами. Это встреча с коллегами и заказчиками по видеосвязи. На время митинга гостиная становится полностью папиной: мама сидит на кухне, мы с Максом – в своих комнатах, и никто не пытается войти, чтобы посмотреть телевизор или достать из кладовки пылесос.

Я не сомневаюсь, что папа тоже знает о визите родителей Приходьки. Я просто хочу посидеть вместе с ним в комнате, где нужно вести себя тихо и откуда маме будет трудно меня выковыривать.

Митинг в разгаре. Папа сидит в наушниках, водит мышкой по рабочему столу. Его монитор сейчас транслируется на десятки других мониторов по всему миру. Папа объясняет схему работы нового интерфейса какой-то программы, предназначенной для эффективной работы с банковскими операциями. Говорит по-английски. Это слишком сложный и слишком быстрый для меня английский, выхватываю знакомые предлоги, но всё равно ни слова не понимаю:

– And so in this case we add the message to log saying that the user may not combine batches scheduled to calendar days and specific hours. That would be the standard message format we use for other scenarios like…

Комната затенена, шторы задёрнуты, горит только лампа над письменным столом. Я прохожу по стеночке, стараясь не задеть гремящее стекло шкафа, и прячусь в кресло в углу, возле окна. Телефон я взять забыла, конечно. Рядом штора, я от нечего делать приподнимаю её, кладу край ткани на подлокотник и начинаю перебирать кисточки бахромы, расчёсывать их и накручивать нитки на палец. Мы с папой сидим одинаково, поставив одну ногу на сиденье, а другую подложив под себя. От монотонной английской речи я засыпаю в кресле. Просыпаюсь от того, что папа включил громкую связь и перешёл на более-менее русскую речь:

– Сейчас, погоди, я открою всё это в репобраузере, и будет видно. У тебя лежат замеры перформанса от нагрузочного два, да? А сейчас тут ещё должны лежать прогоны с нагрузочного три и папка с хайлоад-данными. А‐а-а, понял. Я вижу папку с логами, рядом лежит папка с хайлоадом, а в самой папке четырнадцать точка семь точка ноль лежат выхлопы с нагрузочного один, два, бла-бла-бла. Получается, ты внутри четырнадцать точка семь точка ноль создала дублирующую структуру, и внутри всё то же самое, что уровнем выше…

– Да, да, получилось, что мне ещё эн-эф-ар на перформанс нужен, я посмотрела – что-то нету, решила создать, потом смотрю, как-то неодинаково смотрится с предыдущим, решила запихнуть его в четырнадцать точка семь точка ноль, а старый грохнуть… – ответил динамик.

– Да, да, да, – нетерпеливо сказал папа и вырубил связь.

Зажёгся верхний свет.

Папа снял наушники, стоит у двери, рука возле выключателя. Смотрит на меня:

– Давай поговорим.

– Я уже сегодня говорила, мне не понравилось это занятие… – я зеваю.

– Значит, смотри. Ты просто не понимаешь, насколько всё серьёзно. Родители к нам пришли подготовленные, рассказали, чем это грозит. – Папа снова проходит к компьютеру, садится и щёлкает мышкой. – Гляди. Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью – психическое расстройство сюда относится тоже. А если ты продолжишь до того момента, как тебе исполнится шестнадцать, то вступит в силу вот это. Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства. Истязание. Причинение физических или психических страданий. А ещё статья отдельная есть, неисполнение родителями или иными законными представителями несовершеннолетних обязанностей по содержанию и воспитанию несовершеннолетних. Это уже нам с мамой.

– Папа, это треш какой-то, – я начинаю смеяться. – Вы всё время грозите друг другу судом, а от слов к делу никогда не переходите.

– Мы – нет. Они могут перейти.

– Не перейдут. Они такие же трусливые… – я не могу продолжать от смеха. Я даже не могу смотреть на папу, беру штору за край и прикладываю ко лбу. Кисточки щекочут мне нос, от этого ещё смешнее.

– Посмотри, что ты делаешь с собой. Ты же себя убиваешь. Ты же себя разносишь в щепки. Каждый твой выход в школу, каждый выход на улицу – испытание на прочность. И не только для тебя, но и для нас с мамой. Неужели ты не понимаешь, что не оставляешь нам выбора? Неужели тебе приятно сидеть дома, как в тюрьме? – папа подходит ко мне и отбирает штору. Я вцепляюсь в ткань что было сил. – Нет, посмотри на меня, хватит поганить кисточки. Я сказал, хватит! Отобрать у тебя телефон? Это не выход. Единственный вариант – ты просто перестаёшь делать то, что делаешь. Перестаёшь с ним разговаривать. Мы уже просили тебя, кстати. А они ему ещё тогда запретили к тебе подходить. И правильно сделали.

– Пусть переведут его в другую школу! – выкрикиваю я, смеясь ещё громче, потому что мы с папой продолжаем бороться за штору.

– Ты можешь перестать или нет?! – возмущается папа.

И тут же обрушивается гардина, чудом его не задев. Мы смотрим на поднявшуюся столбом пыль. Дверь открывается наполовину, в проёме маячат мама и родители Приходьки.